Евфросиния Керсновская родилась 8 января 1908 года в Одессе в семье юриста-криминолога Антона Керсновского (умер в 1936 или 1939) и лицеистской преподавательницы иностранных языков Александры Каравасили (1878—1964). Отец работал в Одесской судебной палате.

У Евфросинии был старший брат Антон (1907[1] — 1944). Дед Евфросинии по отцовской линии был поляком.

В 1919 году в период Гражданской войны, после того, как Антона Керсновского-старшего в числе царских юристов арестовала Чрезвычайная комиссия и только чудом не расстреляла, семья бежала в соседнюю Бессарабию (в то время часть Румынии) и поселилась в родовом имении Керсновских в деревне Цепилово в 7 км от Сорок, где жило несколько их родственников.

В середине 1920-х Антон-младший уехал в Европу получать образование, в конце концов он поселился в Париже и стал военным историком. Когда началась Вторая мировая война его в 1940 призвали в ряды французской армии. В мае того же года Евфросиния с Александрой получили извещение о его смерти, хотя на самом деле Антон-младший был ранен и умер только в 1944 году от туберкулеза (его статьи и труды об истории русской армии получили мировое признание, но в России были опубликованы только после распада СССР). Евфросиния закончила гимназию, а после — ветеринарные курсы. Поскольку Антон-старший совсем не занимался хозяйством, то им начала заниматься Ефросиния. На их 40 гектарах она занималась земледелием, выращивая виноград и зерно. После смерти отца ей пришлось заняться выращиванием зерна высокой кондиции на поставку на экспорт, чтобы расплатиться за его кредиты. В свободное время она увлекалась конными и пешими путешествиями и любила велосипедные поездки к Чёрному морю с двоюродными братьями и сестрами.

28 июня 1940 года СССР аннексировал Бессарабию, которая была преобразована в МССР). Сразу же там начались массовые репрессии и в июле Евфросинию с Александрой выселили из их дома с полной конфискацией имущества. Когда дядя Евфросинии по отцу Борис Керсновский, тоже лишённый имущества, вместе с многодетной семьей уехал в Королевство Румыния, то в августе Евфросиния, желая уберечь мать от лишений, отправила её вслед за ним в Бухарест. Сама она ехать отказалась, так как отрицательно относилась к румынской оккупации.

Евфросиния начала искать работу, чтобы заработать достаточно денег для того, чтобы потом содержать мать, но, как «бывшая помещица», она была ущемлена во всех правах, в том числе и в праве на труд, и только в качестве сезонной работницы смогла устроиться на ферму Сорокского технико-агрономического училища и далее работала по частному найму: на выкорчевке деревьев, заготовке дров в лесу и распилке дров. Она работала одна, так как НКВД запретил людям с ней работать, угрожая им исключением из профсоюза. Начиная с сентября 1940 Евфросиния ночевала на улице, потому что, не имея советского гражданства, подлежала изоляции от общества. На зиму её приютила знакомая её матери. Накануне выборов 1 января 1941 года ей выдали советский паспорт, но с параграфом № 39. На выборах Ефросиния стала единственной, кто поставил на бюллетене один сплошной крест, так как среди кандидатов она увидела имя женщины, которая до установления советской власти работала проституткой. В ночь на 13 июня 1941 года сотрудники НКВД пришли за Евфросинией в её отсутствие. Она, узнав об этом, отказалась скрываться и 14 июня добровольно последовала в ссылку вместе с другими бессарабцами. Не смотря на то, что у неё несколько раз появлялась возможность сбежать, Евфросиния ею так и не воспользовалась (как она писала в своих мемуарах, ею тогда руководил принцип, что «хуже уже быть не может»).

14 июня Евфросиния и другие бессарабцы были помещены в товарные вагоны состава, который отправился в неизвестном направлении. В мемуарах Евфросиния пишет, что в её вагоне она была единственной дворянкой, остальными в основном были крестьяне. Когда поезд проезжал Омск, Евфросиния, несмотря на запреты конвоиров, сумела выбраться из вагона и набрать ведро воды для одной женщины (у которой в поезде произошли роды и нужно было обмыть ребёнка), за что её посадили в карцер — железный шкаф с коленчатой вентиляционной трубой, находящийся в последнем в составе служебном вагоне, но вскоре выпустили (однако, в её личном деле из-за этого инцидента стояла соответствующая пометка, из-за чего за Ефросинией следили гораздо тщательней, чем за другими). 22 июня состав сделал остановку на станции «Чик» под Новосибирском, где Ефросиния и остальные ссыльные узнали о нападении Германии на СССР, однако, на процессе ссылки это никак не отразилось. Когда состав сделал остановку в посёлке Кузедеево, конвоиры обманом отняли у Евфросинии её паспорт, который она по случайности сумела сохранить в начале ссылки. Где-то через месяц после начала ссылки состав прибыл в Нарымский округ (сегодня Томская область).

Во время переправы через реку Обь у Евфросинии была возможность остаться в одном из приобских сёл в колхозе, но, узнав, что те, кто отправятся дальше, будут работать на лесозаготовках, она захотела работать там, потому что работа с лесом была знакома ей по Бессарабии и ей казалось, что этот труд будет лучше оплачиваться. Так она попала в самый отдаленный посёлок на реке Анга, где валила лес для прокладки узкоколейки и зимней дороги. Несмотря на тяжёлые, как и в других ссылках ГУЛАГа, условия труда и климата, Евфросиния всё же не так тяжело переносила их, как другие ссыльные, потому что раннее в прошлом вместе с двоюродной сестрой Ирой заранее готовила себя к тяжёлой жизни. Вскоре Евфросинию и других ссыльных перевели в Харск, где почти не было работы, а соответственно, и пищи, а с наступлением зимы их переселили в Усть-Тьярм. Евфросиния не взяла с собой зимнюю одежду, так как думала, что сможет купить все необходимое там, но в этих районах в магазинах почти ничего не продавалось, ссыльные могли купить товары только по особому разрешению начальства, и лишь с наступлением 40-градусных морозов Евфросинии разрешили купить валенки и телогрейку.

Нормы выработки (в кубометрах леса) были завышены, учитывали к оплате только качественный лес, а лес в болотистой тайге был плохого качества, что не всегда позволяло выполнять норму. Относительно хорошая оплата начиналась только после выполнения 40 норм, а Евфросинии всё время меняли вид работы и такого количества норм у неё просто не набиралось. В начале декабря начальник суйгинского леспромхоза Дмитрий Хохрин перевёл Евфросинию работать в Суйгу на самый трудный участок, надеясь таким образом скорее избавиться от неё — Евфросиния была единственно из ссыльных, кто отличалась от других тем, что она говорила то, что думала, а на собраниях лесорубов в местном клубе критиковала Хохрина за завышенные нормы выработки, за запрет членам бригады помогать друг другу и за то, что на его совести лежит голодание детей ссыльных и прочих иждивенцев (в Суйге тогда иждивенцы получали лишь 150 граммов хлеба в день). Этому же предшествовал и другой эпизод — 3 декабря 1941 года Евфросиния присутствовала на собрании в местном клубе, где лектор рассказывал о поддержке США Советскому Союзу. Евфросиния тогда имела неосторожность поинтересоваться, не означает ли это, что США, за помощь СССР, могут нарваться на войну с Японской империей, имея ввиду Антикоминтерновский пакт? Спустя много времени она узнала, что Хохрин после этого написал на неё донос (всего он их на неё написал 111) в НКВД, в котором её вопрос охарактеризовал, как «гнусную клевету на миролюбивую Японию». Спустя 5 дней после этого случая произошло нападение на Пёрл-Харбор, однако, Евфросиния об этом узнала не скоро.

В феврале 1942 года Евфросиния заболела и не могла выходить на работу. Хохрин велел назначенной им фельдшерице не выписывать ей освобождение от работы и лишил ее пайка. Это стало последней каплей и 26 февраля 1942 года она попыталась убить Хохрина, но в последний момент передумала и сбежала из села, благо оно совсем не охранялось. Позже Евфросиния выяснила, что доносы Хохрина на её имя тогда не дошли до НКВД, потому что зимой лесозаготовки были отрезаны от районного центра. Тем не менее, весной НКВД их получил и люди оттуда приехали в Суйгу и, обнаружив, что Евфросиния исчезла, объявили её в розыск.

Путь побега пролегал по всей Западной Сибири. Евфросиния несколько дней шла по руслам рек на запад и перешла с правого берега Оби на левый. В первом же встреченной ею деревне Нарга она узнала, что НКВД велел коренным жителям Сибири сдавать ему беглых ссыльных. Не имея первое время чёткой цели, она чаще всего ночевала в лесу и реже — в помещениях. Зима в той местности была сезоном заготовки топлива, и на пропитание Евфросиния зарабатывала заготовкой дров для местных жителей. Затем, будучи в селе Парабель, Евфросиния решила идти в Омск, но на пути ей стали часто попадаться мёртвые деревни и, сильно мучаясь от голода, Евфросиния повернула обратно к селу Бакчар. По пути в одном из лесных посёлков она застала ссыльных поляков, чьи условия содержания были лучше, так как их содержание оплачивали Англия и США. От них она узнала, что в Томске формируется польская армия, которая будет воевать с фашистами. Евфросиния решила пойти туда к польскому консулу и, сославшись на своё происхождение по линии отца, записаться в польскую армию в качестве медсестры. Но этот план также не удался, потому что Томск находился на правом берегу Оби, а Евфросиния — на левом, и когда она пришла туда, то застала ледоход. Реку можно было переплыть только на пароме, но для этого требовалось показать документы, которых у Евфросинии не было. Тогда она решила идти дальше на юг.

Всего Евфросиния находилась в бегах 6 месяцев, в течение которых прошла 1500 километров. Весной и летом 1942 года она несколько раз сталкивалась с последствиями «Закона о трёх колосках», когда множество деревней и сёл в глубине РСФСР пришли в запустение. За этот период её три раза задерживали из-за отсутствия документов и подозрений в шпионаже, но по чистой случайности потом отпускали. 24 августа 1942 года её окончательно задержали, опять же из-за отсутствия документов, и доставили в КПЗ районного центра Краснозерское Новосибирской области.

На допросах в КПЗ Евфросиния ничего не скрывала. Её незаурядность и знания иностранных языков навели районного следователя на мысль отличиться по службе и он обвинил ее в шпионаже, ссылаясь на якобы найденный недалеко в степи парашют, на котором ее сбросили, после чего Евфросинию на поезде отправили в Тюрьму №1 в Барнауле. Там её неделю держали в одиночной камере. В своих мемуарах Евфросиния вспоминала, что эта неделя «оказалась самым светлым периодом на протяжении [её] ближайших лет», хотя в её камере почти никогда не горел свет (в те редкие минуты, когда его зажигали, она видела, что все стены исцарапаны надписями «Я не виновен!», повторяющимися множество раз). Затем её перевели в общую камеру Внутренней тюрьмы НКВД и начались ночные допросы, при этом днём ей спать не давали. Дело вели три следователя, которые применяли к ней разную тактику допросов и психологической обработки. Когда Евфросиния отказалась в очередной раз признавать свою «вину», версия о шпионаже развалилась и Евфросинию пришлось отправить туда, откуда она бежала из ссылки.

Её переправили в пересылочную тюрьму Новосибирска и осенью 1942 года её доставили под конвоем на теплоход, который по Оби доставил её обратно в Нарымский округ. Всю зиму 1942 года Евфросиния провела в неотапливаемой камере предварительного заключения в селе Молчаново. На допросах ее обвиняли в «антисоветской пропаганде» и в «критике распоряжений начальства». У прокурора она ознакомилась с материалом следствия, построенном на доносах Хохрина, и отказалась подписаться под измышлениями следователей. Начальник местного НКВД пытался угрозами принудить ее подписать материалы дела, но запугать Евфросинию ему не удалось, а попытка избить её у него сорвалась — Евфросиния сумела дать силовой отпор. Евфросинии были предъявлены обвинения по статье 58-10, части 2-й («клеветала на жизнь трудящихся в СССР») и по статье 82, части 2 («совершила побег из места обязательного поселения»). Выездная сессия судебной коллегии Нарымского окружного суда Новосибирской области вынесла ей приговор — расстрел. Ей было предложено написать прошение о помиловании — это было средством выбить у нее признание своей «вины», — но она отказалась просить помилования, а на листке бумаги, который ей выдали для прошения, написала:

«Требовать справедливости — не могу, просить милости — не хочу. Дон-Кихот».

24 февраля 1943 года расстрельный приговор заменили 10 годами исправительно-трудовых лагерей и поражением в гражданских правах на 5 лет, после чего пешим этапом Евфросинию вместе с другими заключёнными отправили в Томск. Евфросиния, и без того страдая от сильного недоедания, с трудом его выдержала. Там, в Томской области, Евфросиния попала в лагпункт № 3 Межаниновка, где какое-то время работала бондарем, затем занималась выжиганием в местной художественной мастерской. Только благодаря своему бригадиру ей удавалось уложиться в норму. В этот период в исправительных лагерях была массовая гибель людей от голода и пеллагры и лишь благодаря помощи лагерного врача Сарры Гордон Евфросиния попала в лагерный стационар, где сумела не заболеть. Затем в июне 1943 года Евфросинию переправили в лаготделение № 4 на станции Ельцовка под Новосибирском, где она работала в ночной смене в шапочной мастерской в бригаде по починке шапок, привезенных с фронта, а днём — в подсобном хозяйстве, где подкреплялась сырыми овощами. Но в сентябре Евфросиния лишилась этой работы, потому что половину своего пайка и те овощи, которые могла тайком принести с поля, она отдавала беременной солагернице Вере Таньковой (в мемуарах Евфросиния пишет, что та была из рода Невельских), а не своему бригадиру (как того требовал негласный свод правил среди заключённых). Её перевели в лагерь на строительство военного завода под Новосибирском, где заключённые работали без применения строительных механизмов: в начале зимы 1943 года Евфросиния возила тачки с раствором и материалами по трапам на пятый этаж.

Вскоре Евфросинию как ветеринара по специальности вызвали на лагерную свиноферму, в которой разразилась эпидемия неизвестной болезни. Она вызвалась спасти умирающих свиней, определив с помощью анализов, как их лечить, и сделав им необходимые прививки. Евфросиния очень рисковала, так как Сарра Гордон советовала ей не браться за эту работу, потому что, если бы прививки не помогли, то Евфросинию (учитывая, что она была только фельдшером) могли обвинить во вредительстве и расстрелять. Однако свиней удалось спасти и Евфросиния принялась налаживать работу свинофермы. Работа Евфросинии ветеринаром не устраивала лагерное начальство, потому что она отказывалась подписывать фиктивные акты о гибели свиней, по которым охранники могли получать парное мясо сверх себе положенного. Несмотря на предыдущие события Евфросиния продолжала действовать прямодушно, открыто высказывала все, что думала (в частности, она покритиковала Владимира Маяковского за его антирелигиозную поэзию), и это послужило поводом для доносов на неё. Сначала её перевели со свинофермы на строительство клуба комсомола — Евфросиния не знала, что это всегда делали с заключёнными, которых собирались повторно арестовать. 18 апреля 1944 года Евфросиния была вновь арестована и её посадили в подземную тюрьму лагеря.

22 июня постоянная сессия Новосибирского областного суда по делам ИТЛиК НКВД на основании статьи 58-10 приговорила Евфросинию к ещё 10 годам лишения свободы и 5 годам поражения в гражданских правах. Неотбытая мера наказания предыдущего приговора поглощалась данным приговором, из-за чего вместо оставшихся восьми лет ей осталось сидеть десять.

После приговора суда Евфросинию перевели в барак усиленного режима лагеря Ельцовка под Новосибирском к уголовникам-рецидивистам, где она работала в прачечной, где вручную стирала окровавленное белье, доставленное с фронта. Вскоре Евфросинию с другими рецидивистами отправили в Красноярск. Там, в порту Злобино, где Норильский горно-металлургический комбинат отбирал заключённых для работы, она вместе с другими заключёнными занималась погрузкой барж. Затем её вместе с остальными повезли в общей каюте по Енисею в Норильск. Во время пути Евфросиния заступилась за учёного профессора Николая Фёдоровского, над которым издевались уголовники, за что была ими избита, но осталась жива.

В Норильск Евфросиния прибыла в августе 1944 года и работала там на строительстве пятиэтажного городского дома. Асфальтировать крышу порой приходилось на четвереньках и она повредила ногу. Её не лечили, и болезнь перешла в общее заражение крови. Только когда у Евфросинии началась лихорадка, её госпитализировали в Центральную больницу Норильского лагеря.

В 1944 году получила ещё один 10-летний срок за «контрреволюционную агитацию». Отбывала этот срок в Норильлаге.

После освобождения в 1952 году жила сначала в Норильске, а затем в Ессентуках, где в 1964—1968 годах написала мемуары. Её мемуары состоят из 2,2 млн букв, написанных на полях 680 рисунков. В 1982 году они были распространены через самиздат, a в 1990 году — опубликованы в журналах Огонёк, Знамя и британском The Observer.

Керсновская скончалась 8 марта 1994 года в городе Ессентуки.

Об истории Керсновской снят документальный фильм «Альбом Евфросинии» (режиссёр Г. Л. Илугдин).