Его отец Петр Васильевич Катаев был очень образованным человеком. Он родился в семье священника из Вятки, учился в духовной семинарии, затем окончил с серебряной медалью историко-филологический факультет Новороссийского университета и многие годы преподавал в юнкерском и епархиальном училищах Одессы. Мать Евгения Ивановна, урожденная Бачей, была дочерью генерала, происходившего из древнего рода запорожских казаков. Много лет спустя Валентин Петрович Катаев дал эту фамилию герою своих автобиографических повестей. Супруги жили счастливо, через шесть лет у них родился еще один сын - Евгений, впоследствии ставший одним из соавторов прославленных романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Вскоре после рождения младшего сына Евгения Ивановна умерла от воспаления легких и детей помогала воспитывать ее сестра, заменившая осиротевшим детям мать.

Братья Катаевы росли в окружении книг. В семье была необыкновенно обширная библиотека - полные собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Чехова, Тургенева, Некрасова, Лескова, Гончарова, много исторической и справочной литературы - «История государства Российского», энциклопедия Брокгауза и Эфрона, атлас Петри. Любовь к русской классической литературе с детства была привита им родителями, любившими чтение вслух. «В своих книгах я часто описывал русские интеллигентные семьи, - вспоминал Валентин Катаев. - Прообразом для меня служила наша семья - папа, мама, тепло семейных отношений, царившее в нашем доме, глубочайшая порядочность, бескорыстие. С детства я слышал имена Пушкина, Гоголя, Толстого, Лескова. В книжном шкафу стоял двенадцатитомный заветный Карамзин».

С девяти лет Валентин Катаев писал стихи. Позднее он вспоминал: «Я уже давно писал стихи и находился, как все молодые поэты, в состоянии вечного душевного смятения: бегал по редакциям местных газет без всякого разбора, читал свои стихи кому попало в гимназии, на переменках, спрашивал мнение товарищей, домашних, папы, тети, мучил своими произведениями младшего братишку Женю - будущего Евгения Петрова, посылал свои стихотворения бабушке в Екатеринослав, даже прослыл у знакомых гимназисток слегка сумасшедшим. И все это лишь потому, что никто не мог мне объяснить какой-то - как я тогда думал - самый главный секрет, открыть какую-то самую сокровенную тайну поэзии, не обладая которой можно было и впрямь свихнуться, не понимая, для чего все это пишется, что означают все эти давным-давно, еще со времен Ломоносова, известные рифмы, размеры, строфы - тысячу раз уже писанные кем-то раньше, тысячу раз читаные-перечитаные и, по сути дела, по внутреннему ощущению, ничего общего не имеющие лично со мной, с моей жизнью, с моей судьбой, с моими интересами, - какие-то бледные «холодом дышит природа немая, бешено волны седые кипят» и прочее».

В редакциях рукописи Катаева брали, но не торопились печатать никому неизвестного гимназиста. Наконец, одно из стихотворений «Осень» было опубликовано в газете «Одесский вестник» в декабре 1910 года. Окрыленный успехом тринадцатилетний поэт продолжал штурмовать редакции, водя за собой младшего братишку. Евгений Петров вспоминал позднее: «Он… водил меня по редакциям. «Женька, идем в редакцию!» Я ревел. Он водил меня потому, что ему одному было идти страшно». Это продолжалось до тех пор, пока один из журналистов не посоветовал Катаеву дать прочесть стихи настоящему писателю. Катаев знал к кому обратиться - его гимназический товарищ не раз хвастался, что его отец - писатель. И Катаев отправился к Александру Митрофановичу Федорову, который уже вскоре стал представлять его своим знакомым как молодого поэта и своего талантливого ученика. Именно от Александра Федорова Валентин впервые услышал стихи Ивана Алексеевича Бунина. Позднее Катаев вспоминал: «Я увидел чудо подлинной поэзии: передо мной открылся новый мир. В тот же вечер я попросил папу купить мне книгу стихотворений Бунина. Отец посмотрел на меня сквозь пенсне глазами, на которые - по-моему - навернулись слезы умиления: наконец, его оболтус взялся за ум. Он просит купить ему не коньки, не футбольный мяч, не духовой пистолет, не теннисную ракетку, а книгу. И не «Шерлока Холмса» Конан-Дойля, не «Тайну желтой комнаты» Гастона Леру, а прекрасную книгу русского поэта. Быть может, это был единственный подлинно счастливый день в его жизни. Отцы это поймут. А дети тоже поймут. Но не теперь, а со временем».

В те годы Бунин ежегодно бывал в Одессе. Прошло время, и Катаев познакомился с ним лично. Бунин с участием отнесся к юному автору и в жизни Катаева начались месяцы ученичества, живых уроков, о которых впоследствии он многократно рассказывал в мемуарной прозе. Бунин привил Катаеву вкус к ежедневному труду, он учил: «Писать стихи надо каждый день, подобно тому, как скрипач или пианист непременно должен каждый день без пропусков по нескольку часов играть на своем инструменте. В противном случае ваш талант неизбежно оскудеет, высохнет, подобно колодцу, откуда долгое время не берут воду. А о чем писать? О чем угодно. Если у вас в данное время нет никакой темы, идеи, то пишите просто обо всем, что увидите. Бежит собака с высунутым языком - опишите собаку. Одно, два четырех-стишия. Но точно, достоверно, чтобы собака была именно эта, а не какая-нибудь другая. Опишите дерево. Море. Скамейку. Найдите для них единственно верное определение. Опишите звук гравия под сандалиями девочки, бегущей к морю с полотенцем на плече и плавательными пузырями в руках. Что это за звук? Скрип не скрип. Звон не звон. Шорох не шорох. Что-то другое - галечное, - требующее единственного необходимого, верного слова… Писать каждый день, регулярно, не дожидаясь вдохновения, настроения и тому подобного, писать - как ходить на службу… или в гимназию». Бунин видел, как Катаев стремился опубликовать каждое из написанных стихотворений в «Одесском вестнике», «Южной мысли», «Одесском листке», «Пробуждении», «Лукоморье», и советовал не торопиться. Он понимал, как хочется молодому поэту увидеть свое имя напечатанным, и предостерегал, объясняя, что сам в свое время торопился и напечатал много слабого, о чем потом сожалел.

Рядом с Катаевыми жила семья полковника Алексинского. Старшая дочь, любимица всей семьи Ирина рисовала, писала стихи, играла на рояле, занималась лепкой. Любимые стихотворения она записывала в особую записную книжку. В доме Алексинских образовалось нечто среднее между литературным клубом и салоном поклонников. И Катаев влюбился в юную талантливую красавицу. Он посвящал ей свои стихи, а позднее, спустя много лет она стала прототипом героинь его прозы. Началась первая мировая война. И в 1915 году, не окончив гимназию, Катаев ушел добровольцем в действующую армию. Он служил в артиллерийской бригаде под началом полковника Алексинского, отца Ирины. Влюбленные писали друг другу письма, в том числе в стихах. Валентин Катаев писал Ирине Алексинской: «Получил Ваше письмо. Спасибо. Оно согрело меня, а это очень кстати: в землянке сыро, холодно, со стен течет, спать можно лишь согнувшись, да, кроме того, единственное стеклышко окна разбилось от звуков стрельбы, и теперь сидим в темноте, так как пришлось заделать дыру доской... В Вашем письме поразительно верно сказано о моей теперешней и прежней жизни. Именно такое сознание и у меня: что-то навеки потеряно. Вспомнил, что еще прошлым летом, в прошлой жизни, нацарапал стишки, которые вдруг вспомнил…Тогда я, каюсь, был немного в Вас влюблен. Помните, мое идиотское объяснение в любви у Вас на балконе осенью? Но почему же «я о ком-то дальнем думал?» А славное все-таки было время. Но его уже никогда не вернешь...».

Находясь в армии, постоянно рискуя жизнью, Катаев оставался верен завету Бунина «писать каждый день, регулярно, не дожидаясь вдохновения, настроения». И он писал - рассказы, очерки. Свои стихи он посылал не только любимой, но и в столичные журналы, которые к тому времени уже охотно их печатали. В декабре 1916 года Валентин вернулся в Одессу для обучения в пехотном училище. На несколько месяцев огонь сражений сменился тишиной и уютом родного дома. Он по-прежнему проводил много времени у Алексинских, и записная книжка Ирины пополнялась стихами влюбленного Валентина. В мае 1917 года Катаев вновь оказался на фронте, в июле был тяжело ранен и до ноября пролежал в одесском госпитале. Там он написал «Три сонета», которые были опубликованы в «Первом альманахе литературно-художественного кружка» в начале 1918 года.

Во время первой мировой войны Валентин Катаев был дважды тяжело ранен, отравлен фосгеном, от чего у него на всю жизнь осталась хрипотца в голосе. Он был награжден двумя Георгиевскими крестами и орденом святой Анны IV степени, больше известным как «Анна за храбрость», произведен в подпоручики и пожалован титулом личного, не передающегося по наследству дворянства. Его сын Павел Катаев вспоминал, что спустя много лет, рассказывая о своем ранении и показывая оставшиеся на всю жизнь шрамы «отец вовсе не драматизировал ситуацию, то есть относился к происшедшему с полным спокойствием, словно бы верил в свою неуязвимость».

Впечатления, связанные с тяготами войны, страданиями, кровью, болью, позднее отразились в его книгах - от ранних и до самых поздних - «Записки о гражданской войне» в 1920 году, «Святой колодец» в 1965 году, «Трава забвенья» в 1967 году, «Кладбище в Скулянах» в 1975 году и других произведениях.

После революции Одессу наводнили беженцы, так как юг страны в то время еще не затронул продовольственный кризис. Позднее Катаев вспоминал: «Между тем жизнь шла своим чередом, и временами даже начинало казаться, что ничего особенного не произошло: просто люди по примеру прошлых годов приехали на юг провести лето на одесском побережье - не беженцы, не эмигранты, а обыкновенные дачники со всеми своими синими эмалированными кастрюльками, керосинками «грэц», купальными чепчиками, велосипедами, сандалиями «скороход», крокетом… Быть может, их, этих дачников, было гораздо больше, чем обычно, но и это не вызывало особой тревоги: просто удачное лето, хорошая погода и, как писалось в «Одесском листке», «большой наплыв дачников, курортный сезон в разгаре», так что одну дачу занимали две или даже три приезжие семьи». В Одессе в те годы действовало объединение поэтов «Зеленая лампа», в литературных встречах принимали участие молодые одесские литераторы, в том числе Эдуард Багрицкий, Леонид Нежданов, Юрий Олеша, Анатолий Фиолетов, Зинаида Шишова. Чуть позднее присоединились к кружку Алексей Толстой и его жена - поэтесса Наталья Крандиевская. Активным участником «Зеленой лампы» стал и Валентин Катаев.

И все-таки обстановка в городе была очень тревожной. Одесса в течение 1917-1919 годов года несколько раз переходила из рук в руки, иногда бои шли прямо на улицах города. Осенью 1918 года в Одессу вошли австрийские войска. От населения потребовали сдать оружие. В прихожей Катаевых отрыто висела его офицерская шашка «за храбрость» с анненским красным темляком - Катаев не боялся. Во время обыска, с которым приходили австрийцы, он показал шашку. «Австрийский офицер, - вспоминал Валентин Петрович, - такой же молодой, как и я, весь темно-серый, выутюженный, в крагах и новеньком кепи, повертел ее в руках в замшевых перчатках, прочитал по складам надпись: «За храбрость» - и вернул мне со щегольской армейской любезностью, сказав, что я могу ее оставить у себя, так как «такое оружие голыми руками не берут».

Невероятный хаос, в котором совершенно немыслимо было хоть как-то упорядочить свою жизнь, политическая неразбериха, крушение надежд - вот чем был этот период для Катаева, «мальчика из интеллигентной семьи, сына преподавателя, серебряного медалиста Новороссийского университета, внука генерал-майора и вятского соборного протоиерея, правнука героя Отечественной войны двенадцатого года, служившего в войсках Кутузова, Багратиона, Ланжерона, атамана Платова». Катаев мучительно искал свой путь. В 1918 году он вступил в вооруженные силы гетмана Скоропадского, а после падения гетмана - в добровольческую армию Деникина. Он служил в самом опасном месте бронепоезда «Новороссия» командиром первой башни, участвовавшего в сражениях на два фронта - против петлюровцев в Виннице и против красных в Бердичеве. В то время Катаев написал стихотворение:

«Что мне Англия, Польша и Франция!

Пули, войте и, ветер, вей.

Надоело мотаться по станциям

В бронированной башне своей.

Что мне белое, синее, алое, -

Если ночью в несметных звездах

Пламена полноты небывалые

Голубеют в спиртовых снегах.

Ни крестом, ни рубахой фланелевой

Вам свободы моей не купить.

Надоело деревни расстреливать

И в упор водокачки громить».

В начале 1920 года Валентин Катаев заболел сыпным тифом и был эвакуирован в одесский госпиталь, откуда его, еще не окончательно выздоровевшего, родные забрали домой. К тому времени в Одессе уже окончательно установилась советская власть. Валентин Катаев в течение нескольких месяцев находился в тюрьме одесской ЧК в ожидании смерти за контрреволюционную деятельность. Сын писателя Павел Катаев вспоминал: «Кем был в то время мой отец? Сын преподавателя епархиального училища, получивший чин дворянина (по наследству не передающийся), бывший гимназист и вольноопределяющийся царской армии, участник войны с Германией, дослужившийся по прапорщика и награжденный тремя боевыми наградами, молодой одесский поэт... Никакого конкретного обвинения в контрреволюционной деятельности ему не было предъявлено, но биография была явно подозрительной, не «нашей», и в любой момент следствие могло прийти к выводу о безусловной виновности и вынесения сурового обвинения. Пока же в ожидании решения своей участи отец оставался в тюрьме, где, что называется, прижился, попривык и даже продолжал писать стихи. Его перестали вызывать на допросы. По его словам, у него создалось впечатление, будто бы о нем забыли, не обращали на него внимания. И такое положение его устраивало - он оставался в живых».

Спасла Катаева чудесная случайность: на очередном допросе его узнал один из чекистов, запомнивший его выступления на литературных встречах одесского общества поэтов. Так в сентябре 1920 года Валентин Катаев оказался на свободе. Об этом страшном эпизоде свой жизни он позднее писал в рассказе «Отец», во многом автобиографическом, а по признанию автора - самом любимом и «пережитом» им произведении. Описал он и страшный звук работающей динамомашины, заглушающей крики расстреливаемых: «Над городом стояла полная тьма. Электрическая станция не работала. В домах не было света. Только один громадный бессонный дом посредине пустого и черного города, вероятно, насквозь светился в этот страшный час всеми своими частыми окнами. Там, в подвалах, трудно, туго и высоко гудело динамо - единственный работающий в городе электромотор». Освободившись, герой рассказа приходил к мысли, что «что-то нужно сделать, как-то немедленно поступить, зацепиться за что-то и быть втянутым в эту чуждую и радостную жизнь, кипевшую в городе…». Рассказ в течение многих лет не удавалось опубликовать, и Катаев читал его в московских литературных гостиных.

После освобождения Валентин Катаев участвовал в гражданской войне в частях красной армии в качестве командира батареи. Впечатления о том периоде жизни отразились в автобиографической повести «Записки о гражданской войне». Из армии он был отозван для работы в одесском отделении бюро украинской печати. В «Записках о гражданской войне» Катаев вспоминал об этом: «Поэты писали для плакатов четверостишия, которые читали все, начиная от попавшего в переделку фабриканта, кончая кухаркой, идущей записываться в профессиональный союз». Эта работа не только стала первым этапом новой биографии Катаева как журналиста и писателя, но и познакомила его ближе с Юрием Олешей и Эдуардом Багрицким. Он возглавил «Окна сатиры» одесского отделения РОСТА, публиковал фельетоны, стихотворные подписи, писал рассказы.

В 1921 году Валентин Катаев работал в одной из харьковских газет. «Живу в Харькове на углу Девичьей и Черноглазовской - такое невозможно ни в одном другом городе мира», - писал он из Харькова. Там он познакомился с Осипом Мандельштамом, жена которого Надежда Мандельштам вспоминала: «О. М. хорошо относился к Катаеву: «В нем есть настоящий бандитский шик», - говорил он. Мы впервые познакомились с Катаевым в Харькове в 1922 году. Это был оборванец с умными живыми глазами, уже успевший «влипнуть» и выкрутиться из очень серьезных неприятностей. Из Харькова он ехал в Москву, чтобы ее завоевать. Он приходил к нам в Москве с кучей шуток - фольклором Мыльникова переулка, ранней богемной квартиры одесситов. Многие из этих шуток мы прочли потом в «Двенадцати стульях» - Валентин подарил их младшему брату… Мальчиком он вырвался из смертельного страха и голода и поэтому пожелал прочности и покоя: денег, девочек, доверия начальства… «Они все такие, - сказал О. М., - только этот умен».

В 1922 году Валентин Катаев переехал в Москву и стал работать в газете «Гудок». Известность к нему пришла после написания злободневной фантасмагорической повести «Растратчики», материалом для которой послужили рабкоровские материалы. Повесть была опубликована в 1926 году в журнале «Красная новь». Константин Станиславский предложил сделать из нее пьесу и поставить во МХАТе. Писатель принял предложение, и уже в 1927 году пьеса была готова и постановка осуществлена. Вторая пьеса Катаева «Квадратура круга» в середине 1930-х годов с успехом шла не только в Москве, но и в Нью-Йорке, на Бродвее.

Свои газетные статьи и фельетоны Валентин Катаев подписывал псевдонимами Старик Саббакин, Ол.Твист, Митрофан Горчица. А для друзей он был Валюн, иногда даже Валюн великий, а иногда попросту - Катаич. Он был первым из когорты одесских литераторов, уехавших в первой половине 1920-х годов на покорение столицы. За ним потянулись Юрий Олеша, Исаак Бабель, Илья Ильф, Лев Славин, Семен Гехт, Эдуард Багрицкий. Багрицкому, который не хотел менять свою устоявшуюся жизнь в Одессе на неустроенность в столице, Катаев просто не оставил выбора - он купил ему билет в Москву и назначил встречу на вокзале за полчаса до отхода поезда. Но первым из этой славной компании все-таки был он - Валентин Катаев. И как первопроходец он помогал друзьям-землякам обустроиться на новом месте, многие жили у него первое время. Он писал позднее: «Следом за мною через мою комнату прошли почти все мои друзья, ринувшиеся с юга, едва только кончилась гражданская война, на завоевание Москвы». Следом за Катаевым они приходили работать в газету «Гудок» и там сложилась неповторимая атмосфера остроумия и иронии, по словам Константина Паустовского в «Гудке» работали «самые веселые и едкие люди в тогдашней Москве». Вслед за старшим братом приехал в Москву и младший. Именно Валентин Катаев стал наставником Евгения на его пути к писательству. В то время как Евгений намеревался работать в московской милиции, Валентин говорил, что «каждый более или менее интеллигентный, грамотный человек может что-нибудь написать». И по настоянию старшего брата Евгений Катаев написал свой первый фельетон, в основу которого легли реальные события, а вскоре стал профессиональным журналистом газеты «Гудок». Право пользоваться своей настоящей фамилией он оставил старшему брату, а себе взял псевдоним, происходящий от отчества - Петров.

Идея создания знаменитого романа «Двенадцать стульев» принадлежала Валентину Катаеву. Вот как сам он об этом рассказывал: «Прочитав где-то сплетню, что автор «Трех мушкетеров» писал свои многочисленные романы не один, а нанимал нескольких талантливых литературных подельщиков, воплощавших его замыслы на бумаге, я решил однажды тоже сделаться чем-то вроде Дюма-пеpa и командовать кучкой литературных наемников. Благо в это время мое воображение кипело, и я решительно не знал, куда девать сюжеты, ежеминутно приходившие мне в голову. Среди них появился сюжет о бриллиантах, спрятанных во время революции в одном из двенадцати стульев гостиного гарнитура… Тогда я носился со своей теорией движущегося героя, без которого не может обойтись ни один увлекательный роман: он дает возможность переноситься в пространстве и включать в себя множество происшествий, что так любят читатели». Свои мысли Валентин Катаев изложил Илье Ильфу и своему брату. Работу предполагалось разделить следующим образом: Ильф и Петров должны были написать черновик романа по идее, предложенной Катаевым, а потом уже он сам «прошелся бы по нему рукой мастера». В результате получился бы «забавный плутовской роман», опубликованный под фамилиями всех трех авторов. Предложение звучало вполне убедительно, ведь Катаев был уже очень популярен - пьеса «Растратчики» с успехом шла во МХАТе, были опубликованы авантюрно-утопические романы «Остров Эрендорф», «Повелитель железа», рассказы «Опыт Кранца», «Золотое перо», «Записки о Гражданской войне», сборники рассказов «Бородатый малютка», «Самое смешное». Сомнений не было - в соавторстве с ним роман обязательно был бы опубликован без промедлений. «Они не без любопытства осмотрели друг друга с ног до головы, - вспоминал Катаев. - Между ними проскочила, как говорится в старых романах, электрическая искра. Они приветливо улыбнулись друг другу и согласились на мое предложение».

Но по признанию Валентина Катаева, он сам не представлял, к чему это приведет: «Почему я выбрал своими неграми именно их - моего друга и моего брата? На это трудно ответить. Тут, вероятно, сыграла известную роль моя интуиция, собачий нюх на таланты, даже еще не проявившиеся в полную силу». Когда первая часть романа была готова, Катаев прочитал ее. Содержание стало для него полной неожиданностью. «Уже через десять минут мне стало ясно, - писал он, - что мои рабы выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретенный великолепный персонаж - Остапа Бендера, имя которого ныне стало нарицательным». Катаев отказался от участия в написании романа, признав, что «ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой». Но Илья Ильф и Евгений Петров, не забыли, кому именно они обязаны идеей романа: все издания «Двенадцати стульев», начиная с самого первого, издавались и издаются сейчас с посвящением Валентину Петровичу Катаеву.

В 1931 году Валентин Катаев женился на Эстер Бреннер, дочери бундовца Давида Бреннера, приехавшего в Москву вместе с семьей вскоре после октября 1917 года. Она была моложе мужа на 16 лет. «И конечно, я всю жизнь смотрела ему в рот, - вспоминала Эстер Давыдовна. - Но никакого высокомерия - напротив. Он со мной советовался, каждый вечер читал написанное, да что вечер - иногда мог позвать на весь дом, просто если написал удачную фразу. «Э-эста!» - и я бежала слушать. Мне и «Парус» посвящен, я думаю, только потому, что я в тридцать четвертом почти безвыходно сидела дома, беременная Женей, а он рядом - писал». Писал Катаев обычно от руки, не пользуясь пишущей машинкой. Он всю жизнь следовал совету, данному ему Буниным, который учил: «После того, как вещь готова в рукописи, можете перепечатать на машинке. Но само творчество, самый процесс сочинения, по-моему, заключается в неком взаимодействии, в той таинственной связи, которая возникает между головой, рукой, пером и бумагой, что и есть собственно творчество. Когда вы сочиняете непосредственно на пишущей машинке, то каждое выстуканное вами слово теряет индивидуальность, обезличивается, в то время как написанное вами собственноручно на бумаге, оно как бы является матерьяльным, зримым следом вашей мысли - ее рисунком, - оно еще не потеряло сокровенной связи с вашей душой - если хотите, вашим организмом, - так что если это слово фальшиво само по себе, или не туда поставлено, или неуместно, бестактно, то вы это не только сейчас же ощутите внутренним чутьем, то и тотчас заметите глазами по некоторому замедлению, убыстрению и даже изменению почерка». И только повесть «Белеет парус одинокий» вопреки этому правилу была напечатана на пишущей машинке - одним пальцем. Павел Катаев вспоминал: «Можно было бы не заострять на этом факте внимания, но в действительности он говорит обо очень многом, то есть он очень много открывает в отношениях моих будущих родителей. Пишущая машинка «Ремингтон» пришла в квартиру на Тверской вместе с мамой, и отец стремился даже через вещи, ставшие общими, еще теснее соединиться с любимой женщиной».

Героями повести «Белеет парус одинокий» были одесские мальчишки, оказавшиеся в водовороте революционных событий 1905 года. В главном герое - Пете Бачее угадываются черты самого автора. Катаев вспоминал: «Мое детство совпало с революцией 1905 года. Мне было восемь лет. Но я хорошо помню, как встретили восставший броненосец «Потемкин», как он прошел под красным флагом мимо берегов Одессы. Я был свидетелем баррикадных боев, видел опрокинутые конки, упавшие провода, браунинги, ружья, человеческие трупы». Позднее повесть «Белеет парус одинокий» стала первой частью тетралогии «Волны Чёрного моря». В нее вошли «Хуторок в степи» в 1956 году, «Зимний ветер» в 1961 году и «Катакомбы» в 1951 году.

Оказавшись от участия в написании «Двенадцати стульев», Валентин Катаев все-таки стал соавтором Ильи Ильфа и Евгения Петрова - они совместно написали сценарий к фильму «Цирк» на основе пьесы «Под куполом цирка». Сценарий был принят и съемки фильма начались. Однако легкая искрометная лирическая комедия с музыкальными и цирковыми номерами постепенно начала приобретать черты помпезности и мелодраматичности. Режиссер Григорий Александров отступил от авторского замысла и поэтому соавторы перестали считать себя причастными к фильму. Не согласившись с поправками режиссера, они сняли свои фамилии с титров. Впечатленный этими событиями, Катаев написал статью, опубликованную в журнале «Искусство кино», в которой говорилось: «На том уровне, на котором находится сейчас кино, писатель, очевидно, может давать для фильма сюжет и диалоги, которых отнюдь не должен писать ассистент режиссера...».

Во время Отечественной войны Валентин Катаев был военным корреспондентом газет «Правда» и «Красная звезда» писал очерки, рассказы, публицистические статьи. Впечатления военного времени отразились и в его повести «Сын полка», написанной в конце войны, накануне победы. За эту книгу, повествующую о судьбе мальчика-сироты, усыновленного боевым полком, он в 1946 году получил Сталинскую премию.

Валентин Катаев возглавлял журнал «Юность» с дня его основания в 1955 году и на протяжении шести лет. При нем журнал стал одним из ведущих периодических изданий страны, открывший читателям многих видных литераторов, в том числе Василия Аксенова и Анатолия Гладилина. Вспоминал Станислав Куняев: «Во времена моей литературной молодости самым многотиражным и популярным считался, конечно, журнал «Юность». Его главный редактор Валентин Катаев - блистательный стилист, умный и расчетливый человек, был кумиром левой молодежи. Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Аксенов, Гладилин, Амлинский - не без основания считали журнал своим домом, а Катаева отцом родным, называя его уважительно и почти душевно: «Валюн». Главный редактор был снят с должности за публикацию «Звёздного билета» Аксёнова. Но к двадцатилетию журнала, создателем которого он был, Катаев написал статью, опубликованную в №6 за 1975 год, в которой утверждал, что «ушел со своего высокого поста, ушел совершенно добровольно и без всякого скандала покинул хлопотливую должность, чтобы уже как частное лицо всецело отдаться радостям тихой семейной жизни и свободному литературному творчеству». Однако текст содержал язвительные намеки и на этот раз были уволены сотрудники, допустившие его в печать.

Уже немолодой Катаев перенес тяжелую болезнь - у него была обнаружена раковая опухоль. По словам его сына Павла Катаева: «Также спокойно за свою жизнь, хотя и с нескрываемым восхищением работой хирурга он рассказывал о тяжелой операции…. Раковую опухоль вырезали, но возникла проблема - хватит ли оставшейся здоровой ткани для того, чтобы шов не разошелся. Ткани хватило. Отец в лицах передавал разговор двух хирургов, спорящих по его поводу: расползется шов или не расползется. И восторгался филигранной работой оперирующего хирурга, решительной и умелой женщины, участницы войны, которая осталась его доброй знакомой до конца жизни».

По свидетельствам многих людей, близко знавших Валентина Петровича, он был бесстрашным человеком. И здесь имелась в виду не только храбрость, проявленная им в боях. Речь совсем о другом. Не трусивший в огне первой мировой войны, не пугавшийся жизни в послереволюционной Одессе, Катаев не боялся и во времена репрессий середины 1930-х годов. Он умел оставаться другом при любых жизненных обстоятельствах, пусть самых неблагоприятных и даже опасных. В 1937 году он публично выступал в защиту вернувшегося из ссылки Мандельштама. Он был один из немногих, посмевших это сделать. Секретарь Союза писателей Ставский в заявлении в НКВД писал, что Катаев и еще несколько человек «ставят вопрос о Мандельштаме, ставят остро». Катаев не побоялся пригласить опального поэта к себе домой. Он месяц не мог простить свою жену, посмевшую оборвать Мандельштама, резко высказывавшегося в адрес Сталина в присутствии недоброжелательных гостей. А вдове Мандельштама Катаев помогал и после его смерти. В те годы он хлопотал за многих, что было опасно для него самого, и даже Александр Фадеев предупреждал о том, что это может плохо кончиться: «Тебе впору за себя бояться, столько на тебя доносов, а ты в чужие дела лезешь!». Позднее в 1946 году, приехав в Ленинград, он открыто посещал Михаила Зощенко, который в ту пору был в опале, как антисоветчик.

Задиристый и колючий Катаев часто нарушал общепринятые правила. Художник Борис Ефимов вспоминал, как однажды на встрече с иностранными журналистами после слов ведущего: «Сейчас Иван Семенович Козловский нам что-нибудь споет, потом Сергей Образцов покажет нам новую кукольную пародию…» - раздался ехидный голос Валентина Катаева: «А потом товарищ Волин нам что-нибудь запретит». Катаев имел в виду начальника Главлита, который выступал за запрет «Двенадцати стульев». Борис Ефимов писал: «Странным образом в Валентине Петровиче Катаеве сочетались два совершенно разных человека. Один - тонкий, проницательный, глубоко и интересно мыслящий писатель, великолепный мастер художественной прозы, пишущий на редкость выразительным, доходчивым, прозрачным литературным языком. И с ним совмещалась личность совершенно другого толка - разнузданный, бесцеремонно, а то и довольно цинично пренебрегающий общепринятыми правилами приличия самодур».

Его дочь, Евгения Катаева вспоминала: «Отец любил хорошие вещи. Обожал. Но это была любовь не к пиджаку или галстуку, а к чужому мастерству, к удивительному творению человеческих рук. В нем не было барского снобизма, но хорошо скроенный костюм, хорошей выделки ткань, изобретательно приготовленная еда - всему этому он умел порадоваться. Любил покупать, но опять-таки не для себя: ему нравилось принимать и удивлять гостей… Сам он, особенно в старости, ел очень мало. Ему нравилось угощать, с хорошим гостем он мог выпить бокал красного вина (в котором отлично разбирался). Но вообще людей, которым бы он радовался, с годами становилось все меньше».

В 1978 году Катаев написал книгу воспоминаний «Алмазный мой венец», где вывел многих своих знаменитых современников под зашифрованными прозвищами-масками. Сам автор много раз заявлял, что не считает роман мемуарной литературой и объяснял этот феномен так: «Здесь уместно объяснить читателю, почему я избегаю собственных имен и даже не придумываю вымышленных, как это принято в романах. Ну, во-первых, это не роман. Роман - это компот. Я же предпочитаю есть фрукты свежими, прямо с дерева, разумеется выплевывая косточки. А, во-вторых, сошлюсь на Пушкина: «Те, которые пожурили меня, что никак не назвал моего Финна, не нашел ни одного имени собственного, конечно, почтут это за непростительную дерзость - правда, что большей части моих читателей никакой нужды нет до имен и что я не боюсь никакой запутанности в своём рассказе»… Я тоже не боюсь никаких запутанностей...». Роман был не похож на то, что писал Катаев всю свою жизнь. В молодости он был убежден в правильности своей теории «движущегося героя, без которого не может обойтись ни один увлекательный роман». В книге «Алмазный мой венец» он исходил из противоположной точки зрения: «В хорошем романе… герой должен быть неподвижен, а обращаться вокруг него должен весь физический мир, что и составит если не галактику, то, во всяком случае, солнечную систему художественного произведения». Так он пересказал свою жизнь. Катаев называл свой новый стиль «мовизмом», от французского «mauvais» (мове), что в переводе означает «плохо». Катаев сам считал, что идет против принятых правил и «хорошего тона».

 «Для меня, хотя и не признанного, но все же поэта, - писал Катаев, - поэзией прежде всего, было ее словесное выражение, то есть стихи. О, как много чужих стихов накопилось в моей памяти за всю мою долгую жизнь! Как я их любил! Это было похоже на то, что, как бы не имея собственных детей, я лелеял чужих». Но стихи Катаев все-таки продолжал писать всю свою жизнь, хотя ни одного поэтического сборника так и не опубликовал. Несколько последних лет жизни он посвятил собиранию воедино всех сочиненных им стихотворений. Что-то Валентин Петрович восстанавливал по памяти, что-то отыскивал в чудом уцелевших дореволюционных газетах, а некоторые восстанавливал по письмам благодарных почитателей его таланта. Он переписывал их в специально купленные для этой цели блокноты. Катаев завершил эту работу за год до смерти. Всего оказались заполненными семь блокнотов. Павел Валентинович Катаев вспоминал: «Издать отдельного сборника отцу так и не удалось. Может быть, он и не очень-то сильно стремился к этому. Во всяком случае, однажды он высказался в том смысле, что в окружении плеяды сильных поэтов, рожденных в двадцатом веке в России, можно и не заниматься поэзией. Поэтические сборники отец не выпускал, стихотворения не печатал, но поэтом остался».

Однажды поэт Е.Б.Рейн спросил Валентина Петровича Катаева, почему он не выпустил ни одной книги стихов, которые так нравились Бунину, Мандельштаму, Багрицкому. Катаев развел руками и ответил: «Не судьба…».

Валентин Петрович Катаев умер 12 апреля 1986 года. Он был похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Источник: Чтобы помнили