Как все начиналось: автопробеги, Шевченковские чтения, Украина...
Я родом из бывшего Стаханова Луганской области (теперь — Кадиевка). Работал на ферросплавном заводе, занимался утилизацией отходов. В декабре 2013 года возникло ощущение, что нужно что-то делать. До того я никогда не занимался политикой. Мы создали группу ВКонтакте вместе с единомышленниками, она называется «Свідомі українці Стаханова». В итоге нас там было больше тысячи человек.
Я был одним из инициаторов того, чтобы что-то делать, потому что все возмущались, но ничего не делали. В конце февраля мы собрались в библиотеке, в основном у нас была молодежь, очень много школьников было. И решили проводить какие-то акции в поддержку Украины.
Помню, на следующий день после того, как сбежал Янукович, мы поехали с несколькими активистами в Луганск, на местный Майдан. Я помню пустую дорогу, совсем не было машин. Мы едем на Луганск, стоят посты ГАИ всюду, приехали в Луганск — а город тоже почти пустой. Майдан тогда находился возле здания СБУ, а там в три ряда стояли «грифоновцы». И так жутко было проходить через три ряда. А там небольшой пятачок, площадь небольшая, люди плотно стояли, если бы что-то произошло, была бы давка. Но, правда, ничего такого не было. Мне очень понравилась тогда атмосфера. Около тысячи человек было тогда, люди поприезжали из разных городов области, стояли с флагами, фотографировались, у всех такое настроение было хорошее. Верили, что все будет хорошо.
Потом мы ездили на автопробег в Луганске, было порядка 20 машин с флагами. И я хочу сказать, что резкого негатива не было, а позитива было очень много. Мы едем колонной, а нам люди машут, выходят на балконы, приветствуют, улыбаются.
В Стаханове раньше каждый год проходили Шевченковские чтения. Человек 30 приходили регулярно, это было нормально. Помню, что в этот день, 9 марта, когда мы пришли на чтения, произошел первый захват Луганской облгосадминистрации. У моего ребенка день рождения как раз 9 марта тоже. Мы пришли к памятнику с женой и ребенком, другие люди были, читали стихи, песни пели.
Потом я договорился с директором одного ПТУ, и у них в комнате мы с друзьями собирались. Интересно, что люди начали приходить, многие говорили, что хотят дать денег, помочь нашему движению. Меня это так удивляло, что люди небогатые приносили по двести, по 500 гривень. «За Украину», — говорили.
В конце апреля мы проводили автопробег в Стаханове, было около 13 машин и порядка 40 человек. Было красочно, ярко, нас многие поддерживали. Мы объехали несколько окрестных городов. Помню, едем по Кировску, а это мертвый город, все разрушено, заводы не работают, только несколько частных шахт. Едем в выходной день, а там дорога проходит мимо какой-то забегаловки, и сразу рядом — тротуар и вход в нее. И вот выходят оттуда какие-то алкоголики и тут видят нашу колонну с украинскими флагами. Так смешно, они, как у Гоголя, — устроили немую сцену, как окаменели. Сзади другие идут, толкают их, не могут понять, в чем дело. А потом видят нас и тоже замирают.
Наша молодежь была настроена более радикально, они потом стали собираться отдельно, хотели действовать иначе. А мы пытались проводить мирные мероприяти и даже находить общий язык с товарищами, которые дежурили возле памятника Ленину. Изначально мы думали, что такой диалог возможен. У нас была даже одна встреча с ними во дворце культуры. Правда, они уже чувствовали себя хозяевами города, хоть тогда еще была украинская власть. Вроде тоже говорили, что они против коррупции, за реформы. Но потом я понял, что в основном их руководители хорошо заинтересованы материально. Ядром у них были коммунисты. «Регионалы» старались особо не высовываться и в митингах почти не участвовали. У нас был один коммунист, из лидеров, мелкий предприниматель, который ездил на старенькой иномарке всегда. А потом, когда прошел их так называемый «референдум», он приехал в город на большом джипе. О чем тут говорить...
9 мая я поехал к родственникам жены, и мне позвонили, сказали, что схватили нашего Женьку (Евгения Шляхтина, сотрудника исполкома Стаханова. Позже он также уехал в Одессу. - Ред.). Он ходил фотографировать их митинг, а его сосед подошел к товарищам и сказал, что Женька — за Украину и что он из исполкома. На нем порезали одежду, побили и увезли. Правда, потом выпустили.

Лето, «Грады», оккупация...
Летом мы все еще надеялись на освобождение, тем более были примеры других городов.
У меня в отделе работали 8 человек, из них 6 вообще не воспринимали Украину, причем не просто не воспринимали, а агрессивно не воспринимали. И два человека — мы с Сашей — были за Украину. Помню, мы сидим в управлении, а у нас пластиковые окна хорошие, почти ничего не слышно. И вроде какой-то гул. Сидим, думаем, что за гром так долго, а дождя нет. Выхожу на улицу, а там идет начальник цеха. Я спрашиваю, мол, откуда гром, а он — мне: «Так это ж «Грады» работают». Так я узнал, что это такое. Было очень смешно наблюдать, как все пророссийские товарищи бегом побежали писать заявления об увольнении. Думали, что «укры» придут скоро. Разбежались, как тараканы.
У нас в отделе три человека осталось, и так мы еще три недели отработали. Потом уже перестала работать железная дорога, и работа закончилась. Я говорил не раз нашим женщинам, которые носили еду на блокпосты этим товарищам: «Что вы делаете? Ферросплавный завод же остановится, где работать будете?». А они отмахивались. Так и остановился...
Кое-кто из наших уже уехал тогда, а я все не уезжал, думал, что вот-вот нас освободят. Часть Первомайска, соседнего города, уже была освобождена, туда входили наши войска, а там расстояние до нас — несколько километров. Мы ждали, надеялись. Все время слухи ходили о наступлении.

28 дней «на подвале» у боевиков
31 июля мне написала СМС журналистка, которая уехала в Киев уже, что одного из наших ребят взяли. Потом мне позвонили и сказали, что Женьку взяли второй раз. Я думаю, ну, что делать. Может, можно было спрятаться, но побоялся, что тронут семью. Всем не спрячешься, это было понятно, у них уже всюду стояли блокпосты, не выедешь. А 1 августа, где-то в половине пятого, увидел «девятку» возле двора и понял, что это за мной. Вышел, да, стоят трое в камуфляже. Зашли в дом, карабины висят. Забрали ноутбук и телефон, посадили меня в машину и увезли. Они тогда штаб себе в здании УБОПа сделали. Бабы их там сильно разорялись, подначивали, чтобы задержанных били. Меня побили, конечно, но мне повезло, без переломов. А потом передали «в контрразведку», мы же вроде как «политические». Там были два человека в этой «контрразведке»: рыжий, здоровый такой и бородатый, и второй — молодой.
Когда был в плену, то несколько человек, которые нас охраняли, говорили, что они из России — добровольцы. Еще казаков было много. А остальные были наши, в основном — силовики. Милиционеры, СБУшники, спецназовцы. Те, кто нас допрашивали, говорили таким канцелярским языком, у них юридическая лексика непроизвольно проскакивала. И еще и говорят: «Ой, как это по-русски?».
Они нас заставили потом подписать, что мы раскаиваемся и «виновны в подрыве государственных основ ЛНР». Это из-за наших акций в поддержку Украины. Я говорю: «Так на тот момент даже «референдума» вашего не было». А они рукам машут, мол, это несущественно. Смехота, но пытались играть в какую-то законность.
Кстати, нас взяли, потому что сначала задержали одного парня, который с нами был, а он уже сдал нас всех. Этого мальчика сильно били по голове. Потом его выпустили, он ездил к отцу в Москву, потом еще куда-то. А потом вернулся, и теперь работает в каком-то СМИ в «ЛНР». Даже не знаю, как это назвать.
Уже говорил, что мне как-то повезло, что меня взяли во второй день «зачисток». Над теми, кого взяли 31 июля, издевались очень сильно. Нас поначалу держали в гараже. Маленькое помещение, в августе жарко, и там порядка 40 человек. Два раза в день нас водили в туалет — утром и вечером, и нам было холодно, нас трясло, потому что в гараже было градусов 45-55. Ночью невозможно было спать. И в первое время в этот гараж свободно заходили боевики, по вечерам они пьяные развлекались, брали задержанных и сильно избивали. Вот так попали те, кого задержали 31 числа. У Женьки все фаланги пальцев сломаны, били по голове, он руками голову закрывал.
А один пацан вообще ни за что попал. Он работал юристом в исполкоме, нас поддерживал, но с нами нигде не был. Когда пришли брать Женьку в исполкоме, этот пацан как раз отправил ему СМС: «Слава Украине, скоро зайду к тебе». Ну они и подождали, пока зашел...
Когда на следующий день «контрразведка» увидела, что они так сильно побиты, то отобрали у боевиков ключ, мол, «политических» чтоб не били, вдруг они еще пригодятся.
Там мы пробыли где-то две недели. Нам как «политическим заключенным» разрешили передачи, а всем остальным — нет, и самое интересное, что и не кормили. Но зато алкоголиков, наркоманов, уголовников, бомжей гоняли на работы — окопы копать, убирать что-то. Мне жена еду приносила, ребятам — родители, так как у нас молодежь в основном была. Но есть там я не мог, за 28 дней похудел на 12 кг.
Поэтому мы подкармливали тех, кому еду не приносили. Кстати, там я познакомился с настоящими уголовниками, в татуировках такие. Хочу сказать, что вели они себя нормально, получше, чем некоторые наши депутаты. Как-то их отправили на работы на какую-то пекарню, и они привезли с собой булок. И начали нас угощать. Мы отказывались, так они прямо просили, мол, возьмите, вы же нас кормили, теперь наша очередь.
Была там одна женщина, явная алкоголичка. Вроде бы обворовала своего сожителя. Она все время ходила и возмущалась, почему не кормят. То, что ее непонятно кто бросил в гараж и держит в нечеловеческих условиях, ее меньше возмущало. Ну и вот неподалеку от этого гаража было общежитие, а там жили беженцы из Первомайского, у некоторых были собаки, и боевики подкармливали этих собак. Одну собаку назвали Порошенко, почему-то, когда говорили: «Порошенко», она рьяно лаяла, и их это очень забавляло, они ей накладывали полную миску каши. И вот эта женщина и говорит: «Ну, раз нас не кормят, я буду есть собачью кашу», — и начала лезть в эту миску. Тогда они вроде немножко пристыдились, принесли им гречки покушать, правда, без соли и масла, но изголодавшиеся люди все съели. Их же неделями не кормили.
Часто привозили психически больных людей, наверное, думали, что они опасны для «молодой республики».
Еще с нами сидел гомосексуалист, его бросили в яму и не разрешали оттуда вылезать. Мы спускали ему еду прямо туда, и он втихаря ел, чтобы охранники не заметили.
Сидел какой-то дед из Калинова. По слухам, якобы его остановили с какими-то бронежилетами, но он ничего не рассказывал. Его тоже не кормили, помню, мы дали ему суп в банке, я в жизни не видел, чтобы человек так ел, с такой жадностью. Один раз его забрали и больше не привезли. Или отпустили, или расстреляли, — не знаю.
Еще был дед, который стоял на блокпосту за Россию. Его забрали вроде бы за то, что он украл гранату. Его часто страшно избивали, полностью нож в ногу засовывали, там все загноилось потом. Он меня один раз просил его задушить, чтобы не мучился. Потом его все-таки выпустили. А потом я его встретил в городе перед моим отъездом. Спросил, как он, а он ответил, что опять на блокпосту стоит. Вернулся, значит...
При нас убили одного человека. Не выдержал избиений и духоты. Причем умер на глазах у сына.
Очень много арестовывали людей. За это время через гараж человек 200 прошло.
Потом нас перевели в подвал детского интерната. Там у них было что-то вроде военной базы, а в подвале они оборудовали три камеры — две большие и одну маленькую, для нас. Там уже был хоть чуть-чуть воздух.
Потом мы поняли, что нас будут выпускать, потому что за день до этого фотографировали, да еще и просили улыбаться. Внезапно вежливые такие стали, просили подписать документы, что у нас нет претензий. Там был здоровяк один, вечно нам угрожал и обещал головы отрезать. И тут внезапно тоже подходит, такой вежливый: «Ребята, вы же ко мне не имеете претензий?».
Чисто случайно мне отдали мой телефон. Я, когда тренировался на Шевченковские чтения, сделал аудиозапись стихотворения Симоненко «Україно, п'ю твої зіниці», чтобы просто себя послушать. Оказалось, что они тоже слушали, оказывается, меня называли «Артист», и потом телефон мне отдали. Правда, сказали, что ноутбук «потерялся».

Новая жизнь. Почему Донбасс стал таким?
Потом мы собрались, поехали в Харьков, позже — в Одессу, а потом поселились в селе недалеко от города — Першотравневом. А уже в декабре нанял водителя и он вывез мою маму из Стаханова. И так мы тут уже больше двух лет живем, работаем.
Иногда я туда звоню. Говорят, много людей уехало. Завод не работает. Правда, многие получают по две пенсии — и российскую, и украинскую. Так и выживают. Возят продукты из Луганска, там вроде какие-то склады с товарами из России. Мотаются, берут там продукты и продают в Стаханове.
Позвонили мне как-то с ферросплавного завода, спросили, как оформить металлолом. Я говорю: «Так возьмите и реализовывайте, зачем его оформлять, у вас что, власть есть?». А они говорят: «Нет, ну порядок должен быть». Я так понимаю, начинают понемногу завод пилить, но не признаются. Ферросплавное производство очень энергозатратное, наш завод берет больше энергии, чем несколько городов вместе взятых. Я им говорю:«Хотя бы запустите индукционные печи, они небольшие». Собеседник мой мялся, мялся. Я говорю: «Что, разокрали?». А он: «Ну там же все компьютеризированное, а какая-то падла украла компьютер». Ну да, а ведь программное обеспечение там немецкое. Значит, остались они без него — немцы «молодой республике» программы не продадут.
Сложно сказать, почему так получилось с Донбассом. Я помню, как в конце восьмидесятых у нас на Донбассе были забастовки. Протестный потенциал был очень мощный, люди хотели свободы, реформ. Тогда, кстати, добились того, что сняли всю партийную верхушку, добились оплаты того времени, что шахтеры идут к забою. Были протесты с украинским флагом. Я видел потом тот самый флаг, с тех времен, из совсем другой ткани, сейчас таких не делают, немножко потрепанный. Вот таким был Донбасс тогда.
Кстати, когда захватывали здание исполкома у нас, сорвали флаг, но одна девушка его незаметно спрятала в карман, пока они ликовали. Он в кабинете у Женьки был, и когда его забирали, флаг где-то там и остался. Жаль, так бы мы его привезли сюда.
Почему же так произошло... Во-первых, большую роль сыграл Крым. Была абсолютная уверенность, что никакой войны не будет, а Донбасс уйдет в Россию. Во-вторых, предали наши силовики. Например, милиция нас арестовывала в апреле, наша, украинская милиция, за то, что мы расклеивали украинские листовки. Сказали, что мы нарушаем Правила благоустройства. Я им сказал, что Правил благоустройства в Стаханове нет, они так удивились. Я знаю, что милиционеры восхищались зарплатами в России и пересчитывали свои зарплаты в рублях. Практически все силовики сдали нас. Они как раз и взяли власть в городе.
А у людей многих была железобетонная уверенность, что зайдет Россия и будет лучше в материальном плане. Будут рабочие места, начнут работать заводы. У нас в последние годы выросла безработица, позакрывалось много заводов, и Россия стала для них надеждой.
Но на самом деле много лет, не прекращаясь, велась глубокая пропаганда ФСБ. О том, что во Львове какие-то не такие люди, что они — фашисты. Люди реально сидели и боялись, что львовяне приедут их убивать. И попробуй их переубедить.
Если бы этот протестный потенциал направили в правильное русло, Донбасс был бы локомотивом Украины в плане реформ. Но этого не случилось. Теперь я не знаю уже, что делать. Между нами теперь стоят мертвые с двух сторон, погибло очень много людей. Я не знаю, как примиряться.

Евгения Генова